Это было бы смешно, когда бы не было так грустно: Джонатан в который раз за последние дни терял дар речи. Даже если оставить за бортом захват «Каракума», который посвятил его во все тонкости безвыходного положения и глубины помешательства пиратов, Эммериху как-то часто не находилось, что сказать. Комиссия, взявшаяся за расследование инцидента с кораблём, не ясно, чего хотела от пострадавших сотрудников: то ли покаяния на коленях, то ли чтобы они здесь, не отходя от кассы, родили украденную установку. Были в этом расследовании и положительные стороны — пока оно длилось, оба сотрудника оказались во внеочередном отпуске. И Джона очень быстро нашёл освободившемуся вдруг времени применение.
Будь у него возможность взглянуть на себя со стороны, он бы нашёл свои действия свидетельствующими более о помешательстве, чем о внезапной решимости, как ему казалось изнутри ситуации. Мысль зародилась у него в тот момент, когда опустошённый «Каракум» прирос к посадочной платформе на Земле. Одно приключение оно пережили, первое по-настоящему серьёзное и опасное приключение за всё время его работы. С одной стороны, логично, что после подобного потрясения человек обязан пересмотреть некоторые ценности. Особенно, когда немудрёный поиск в мировой паутине вынес имя Ньютона в списке самых опасных людей Вселенной, в сцепке с целым ворохом баек и разной достоверности данных, сходящихся только в одном: шлёпнуть человека пирату — как два пальца об асфальт. С другой стороны, столь парадоксальные выводы из происшествия, которое вряд ли повторится, мог сделать только безумец.
Честно себе в этом признался Джона только перед зеркалом, репетируя речь. Собственно, тогда он ещё раз потерял дар речи, когда пытался воспроизвести эту речь перед Холли. И в конце концов факт, что она согласилась на поездку к хеймдалльским пляжам, можно было счесть за натуральное чудо. Или же за след столь же глубокого потрясения, что оставил Ньютон в её душе. Джона был так счастлив, что впервые за полгода не написал доктору Верье даже весточки. Казалось, что стоит только стряхнуть с себя странно-эйфорическое состояние, и случится полный облом.
И первые трещины по его настроению пошли, когда уже на Хеймдалле после законного дня под солнцем Джона предложил подводное сафари, и как бы ненароком упомянул, что можно заглянуть по пути на его родину. Вот с родиной-то и было что-то не так. Названия улиц были Джоне знакомы, но вроде бы должные быть родными виды не вызывали эмоций. Ни-ка-ких. Но это было не самое худшее. Худшее началось уже у родных дверей Эммериха. Начать с того, что подъезд, опять же, не поднял никаких волн ностальгии. А после дверь не открылась, когда Эммерих оказался рядом, и даже когда помахал наручными часами перед замком, и даже после введённого цифрового кода.
— Что за дичь? — ни к кому не обращаясь, раздражённо спросил Джона и нажал на кнопку вызова. И тут пришёл момент в очередной раз потерять дар речи. Лицо на экране было совершенно незнакомо. Оно не принадлежало ни его матери, ни кому-либо из его родственников, ни кому-то из друзей, кому можно позволить открыть дверь.
— Аэээ... Элин дома? — сообразив, как выглядит, спросил Джона у экрана.
— Вы ошиблись дверью, — коротко бросил коммуникатор и погас.
Джонатан завис. Не так он себе представлял возвращение домой. Не так он грезил о знакомстве Холли с родителями.