Звёзды - холодные игрушки.
Мой троюрдный прапрапрадед по материнской линии считал, что звёзды - это чушь собачья. Что все эти мерцающие точки способны разве что на сомнительное украшение небосвода чёрной, как задница его афроамериканского дружка, ночи, и что вся эта астрономия и астрология (он не видел разницы между этими двумя "псевдонауками", как он говорил) со всеми их кольцами Сатурна, восходящими в третьем узле Венерами и чёрными Лунами в доме брака есть не более чем человеческая блажь, блажь и придурь, направленная на выворачивание карманов доверчивых идиотов, коими земля полнится, и испокон веку полниться будет.
Моя мать, Альберта Алексис Гранья, в девичестве Йормельс, под копирку переняла верования своего предка. Добавить к этому истинно женскую наивность "он изменится ради меня" и мужа, карго-мастера дальнобойных транспортных судов, и получить Адъ и Израиль . 
Ларс-Йоран был счетоводом от бога. Пролетел в своё время с лётным училищем, подох со скуки сводить дебит с кредитом в маленьких душных офисах, и в итоге оказался на судах Финч продакшн, перевозивших рыбий жир и пищевые добавки для беременных из одного края Галактики в другой. Тоже, по сути своей, поражающее своей увлекательностью занятие, но мой старик так ловко вёл счёт бесконечным рядам бутылок и банок, что сумел достичь в этом деле кой-каких высот, и, болтаясь в космосе, даже выцепил себе жену из далёкой колониии, куда они завозили большую партию консервированной кукурузы. Год был, если я не ошибаюсь, 2435.
В мае 2439 на Фуве, что в системе Рака, родился я.
Дальше началось веселье. Записывайте. Обещаю не врать, а если и врать, то делать это красиво и незаметно.

2443, середина фувианского лета, мне идёт шестой год, а мой старик в рейсе Терра-Нова - Юстус, везёт в только-только основанную колонию партию замороженной рыбы. На половине пути доблестные стражи порядка остановили их колымагу для случайной проверки, потому как с апреля месяца контрабандисты шныряли в этих координатах как заведённые, и старик, нисколечко не сомневаясь в своём грузе, гордо продемонстрировал проверке то, что должно было быть рыбой, а на деле оказалось новёхонькими сияющими стволами, ажно со следами заводской смазки и сбитыми номерами. По итогам долгих и нудных судебных разбирательств отец отделался лишением лицензии и домашним арестом сроком на два года, что вообще являлось неслыханной удачей, и он благодарил милосердные и великодушные звёзды за свою незагубленную жизнь, а мать в это же время эти звёзды кляла, на чём свет стоит, за загубленную свою.
Через год Ларс-Йоран ушёл к контрабандистам сам, потому что работы на Фуве не было почти совсем, а у него на руках была жена с маленьким ребёнком, которых нужно было кормить. Ирония, а?
Мне было одиннадцать, когда банду, к которой он прибился, переловили и пересажали; годом ранее я сломал руку, упав с крыши, и меня впервые в жизни отправили в больницу. В ходе общего обследования, когда у меня разве что душу в микроскоп не рассматривали, помимо объективного перелома нашли митрально-аортальный порок сердца, который до этого списывался на общее слабое состояние здоровья (из-за которого меня прозвали "хрустальной девочкой") и последствия перенесённой некоторое время назад простуды с осложнениями.
Женщина, говорили моей рыдающей в коридоре матери, женщина, успокойтесь. Это излечимо. Горстка медяков, и мы пришьём вашему зайке новые ножки. Загвоздка была лишь в том, что пресловутой горстки у матери-одиночки на госпайке не было, и в ближайшие годы не предвидилось.

Был такой парень, Дарвин. Писал умные книжки, в которых выдвигал умные теории. Моё официальное образование - девять классов, что делает меня в глазах окружающих неотёсанным деревенщиной, который и считает-то на пальцах, а читал в своей жизни разве что неоновые рекламные билборды на Вирго.  Заверяю вас, что это не так, и что я также всегда тщательно знакомился с написанным также и на заборах.. Тем не менее, был некто Дарвин, и он говорил, что один из базовых животных, а следовательно, и человеческих инстинктов, ибо мы есть ничто иное как эволюционировавшие животные, если верить "Происхождению видов", есть инстинкт продолжения рода. Чем больше потомства, тем выше вероятность, что хоть один отпрыск выживет. Без лечения мне пророчили лет пятнадцать как максимум. Поэтому у меня появилась сестра.

Где бы я ни скитался, я всегда буду помнить Фуву. Её ливни, океан, горячий песок. Волшебное место, но в год, когда мне стукнуло шестнадцать, я собрал в ночи свои немногочисленные пожитки в узелок и, выбравшись из дома через окно, убежал в сторону космодрома, несмотря на всю мою любовь к этой маленькой тропической локации.

Меня взяли юнгой на "Арабеллу". Естественно, я не ожидал многого от этой "работы", и на деле занимался в основном тем, что драил сортиры и был на подхвате на камбузе. Так продолжалось шесть месяцев, чёртовы полгода я покорно изображал из себя предмет интерьера пониженной изысканности, и мотался бы я так до совершеннолетия, если бы четырнадцатого декабря пополудни "Арабеллу" не тряхнуло так, что я понял: надо бежать. Будь то непредвиденная поломка или пираты, надо бежать.
Далеко уйти не удалось: у челнока меня перехватили, а дальше я, собственно, ничего не помню. Пришёл в себя я уже на Баунти, система Марс.. я тогда не знал, что это за место, но сейчас-то - в полной мере.

Работорговцы, засоси их чёрная дыра, были премерзкими ребятами. За каждую попытку побега избивали так, что следующие несколько дней было больно даже дышать, а при этом приходилось работать. На торгах меня никто не хотел брать, лишь однажды кто-то предложил пятьсот соляриев, но на этом дело заглохло.

Впрочем, на одних из торгов цена внезапно взлетела. "Шесть тысяч соляриев за парня и ещё семь - за девчонку рядом с ним. Тринадцать итого, цены лучше никто не предложит".
Человек был в капитаской форме.

Капитан искал свою дочь. До нас, оборвышей, ему не было ровным счётом никакого дела, его единственной задачей было вытащить из лап работорговцев свою ненаглядную: мы же были прикрытием. Отводом глаз. Я и ещё один. Точнее, двое, было двое: Каптиан попытался захватить ещё кого-то, когда мутное дельце раскусили и началась перестрелка. Два исхудавших тщедушных тельца неясного пола и возраста, с единственной разницей, что второй заморыш косил азиатскими глазёнками. Шу, сказал тогда второй заморыш, меня зовут Шу. Шу Яньлинь. Это значит - "ласточкин лес".
Она долго чертила на столе иероглифы, растягивая слова, объясняя каждую одной ей видимую и понятную чёрточку. Я также долго всматривался в блестящую идеально-ровную поверхность, на которой её пальцы не оставляли следов, а потом ушёл на мостик.
Мы - я и Шу Яньлинь - остались.
По документам я стал на три года старше, чтобы ни у кого не возникало вопроса, какого чёрта я делаю на этой посудине, один-одинёшенек, без прав и с одной лишь восхитительно-безграничной свободой. Когда в одном порту я попытался сбежать навстречу этой своей свободе, то был пойман стражами закона, нещадно воткнут мордой в асфальт и едва не закрыт от дневного света за решёткой. В этот же день у Капитана умерла его дочь, притащившая из Баунти, рассадника порока и болезней, какую-то хворь, которую так и не удалось выгнать из хрупкого детского организма; ей было едва девять. Болезненно-алые щёки и, в пугающий контраст, белая кожа. Как бумага. И чётко прослеживающиеся ниточки синих вен.
Капитан переписал всё на меня. Корабль. Свою родную-любимую колымагу, которую я потом назову "Волчья квинта". Сказал, "будешь человеком". Сказал, что раз у меня не сложилось с отцом, он будет мне им. А через год  ссадил на Земле в незнакомом порту и наказал окончить школу, а потом - пойти учиться дальше, чтобы со временем сменить Капитана и стать таким Капитаном самому. Красиво. Нюх, он сказал. Что у меня нюх. На звёзды.
Звёзды мерцали аккурат над головой два года кряду ("бедовой", по словам того же Капитана). Достаточный срок, чтобы всей душой возненавидеть формализм государственных учреждений; и я возненавидел. Благо, причины были.
На третий год я не слишком выверенным ударом вогнал кулак в кирпичную стену этого самого формализма и выбил из неё первый кирпич, сбив об него в кровь костяшки пальцев. Эффекта домино не получилось, стена устояла, но начало было положено.

У правосудия длинные руки, зоркий взгляд и быстрые ноги. Но было что-то будоражещее кровь в побегах от него.

Вот всем святым, во что вы верите, клянусь: того парня я застрелил случайно. Пушка ко мне в руки попала тоже случайно. Слово за слово, одно за другим, оно как-то так нечаянно получилось, что ночь, улица, фонарь, труп парнишки-одногруппника на руках. Не было как-то ни луж крови, ни воя полицейских сирен, ни дрожащих рук, ничего такого, чем полны низкосортные детективные романчики. Я даже разочарован был в какой-то мере.
А потом этот китаец из Чайна-тауна, из самых его грязных закоулистых подворотен, сидящий на перевёрнутых ящиках из-под самого дешёвого в Гётеборге алкоголя, сказал мне, что вот такие вот пушки лет двадцать назад перевозил один парень из Хеймдалля со шведским именем. Ага, ответил я. Ага. Если тебе интересно, ещё ящик этих раритетных нынче зверюг закопан на заднем дворе этого парня на Фуве.
Через пару недель этот ящик уже был у контрабандистов, а мне в ладонь ссыпали первую мою горсть "грязных" грошей.

Мой нюх, отмеченный Капитаном, распространялся на две, в общем-то, вещи: на звёзды и на деньги. И ещё - я очень не любил ждать, пока всё само свалится в мои руки. Долго и неэффективно.
Меня взяли на кораблик, на "Пальмовую ветвь", перевозящий оружие - и какое оружие! Feline, включая X3, K-Volt, маджестики и гауссовки - на средние и дальние расстояния. Взяли штурманом: предыдущего застрелили незадолго до этого. Бросили сразу в воду, и вариантов было два: потонуть или плыть.. хотя, вру, по сути вариант был один. А всё оттого, что я ляпнул про свой нюх.
Но всё к лучшему.

В 2462, в марте его, я наклонился завязать шнурки у чёрного входа мотеля "Мартовские иды" - символично, - в котором проживал с тех самых пор, как с "Пальмовой ветви" перебрался на "Антананариву".
Казалось бы - шнурки. Что за банальность. Уткнулся коленом прямо в грязь у первой ступени лестницы, секунда в секунду, чтобы услышать, как в лестничные перила ровно над моей макушкой влетел маленький кусочек свинца.
Я не очень хорошо говорил тогда по-китайски. Мог, разве что, спросить дорогу, да указать её особенно не приглянувшимся личностям, но моих скудных познаний хватило для того, чтобы разобрать обрывки разговора в космопорте днём ранее, когда мы успешно посадили "Антананариву" с новым грузом. Да там что. Мелькнуло имя да пара дат.
Их я продал на Вирго.
Информация. Все беды в мире - от её недостатка или утери. Гётеборг в ту весну захлебнулся от крови, хлынувшей от перерезанного керамбитом горла, и я тогда знать не знал, что это из-за меня. Меня! Но что значит маленький город в маленькой стране на маленькой планете.
Меня завербовали примерно на ту же сторону, отличающаюся от предыдущей разве что размахом. Это был эдакий левел-ап. Ещё одна ступенька в Великое Никуда, часть лестницы, по которой я так радостно принялся карабкаться, как только мне представилась таковая возможность.
Был ряд кораблей, затем была Чероки и наркопритон: оружие сменилось синтетическими наркотиками, искусственной дрянью, горстками кругленьких, как Луна в полнолуние за мутным, сто лет не мытым окном, разноцветных таблеток. Трава, мескалин, кислота. Транквилизаторы. Всех сортов и расцветок. "Что-нибудь, чтоб срубало", "чтобы вон ту цыпу подцепить", "чтоб хватило вон на тех трёх блондиночек", "чтоб наверняка" и прочие "чтоб" теперь были на мне. Разузнать, достать, поставить. До дрожи в коленях до сих пор ненавижу торчков, их скрюченные пальцы, слезящиеся глаза с расширенными или суженными зрачками, но непременно горящие, ярко и страстно, так, что насквозь прожигает. И грязь. Везде эта чёртова грязь.
Прямо как та, в которую я рухнул носом (и всем телом) в августе 2461, невольно воя от боли в вывернутых до затылка локтей.
Одинокая и беззащитная женщина в не самом лучшем квартале Чероки, одетая богато, но неброско, с трудом удержала руку, чтобы не вонзить отравленную шпильку мне в шею, предварительно изваляв в грязи и с хрустом ударив острым коленом по хребту; наше воссоединение с Яньлинь произошло не совсем так, как я себе это представлял.
К начале лета шестьдесят первого притон накрылся, "Бессмертных Лисиц", что поставили меня им заниматься, переловили и перестреляли по одиночке, доказав миру, что не такие уж они и бессмертные, а торчков разобрали по отделениям. Меня, естественно, тоже искали, но скорее для отвода глаз; но теперь каждый драг-дилер на Чероки знал, что Гавейн привёл за собой хвост, а приведший его единожды может сделать это снова. Из списка надёжных я был вычеркнут раз и навсегда, и этот жирный крест теперь был поставлен и на моей возможной карьере - если это можно считать таковой - здесь.

Яньлинь, мой нежный цветок лотоса в белом шёлковом ципао, расшитом красно-золотыми драконами, протянула потерпевшему крах рыцарю свою тонкую руку помощи и на следующий же день позволила выиграть значительную сумму в одном из своих казино; этих денег хватило бы, чтобы начать жить заново. Улететь на какую-нибудь маленькую малоколонизированную планетку на краю Галактики, сажать там себе тихо-мирно идеально-алые и круглые помидоры, поливая каждое утро и каждый вечер, если днём не было дождя, обзавестись женой - фермерской дочкой, десятком детишек и вообще вести жизнь провинциально-неторопливую, но праведную и достойную.
К чёрту, тогда говорил я, вылезший из горячей ванны - первой за несколько месяцев. К чёрту. От благовоний и суммы на карточке кружилась голова, а Яньлинь обворожительно улыбалась; восточные женщины столь же коварны, сколь прекрасны. Она сказала, что ей нужен штурман.
Сказала, что ни на грош мне не доверяет, но берёт к себе в команду, и это приказ, а приказы не обсуждают.
Яньлинь была как тигрица. Спокойна и ласкова, если держаться на расстоянии, а в постели раздирала своими острыми коготочками мне всю спину.

"Чжэн Хэ" была огромной. Я летал на десятках разных посудин, но штаб-корабль "Потомков дракона" больше напоминал роскошный императорский дворцец эпохи династии Цин, чем реальное судно.
И я стал одним из "Потомков".
Много веков назад сами китайцы называли себя так - потомки дракона, "лун дэ чунь жэнь". Те, настоящие. Древние. Великая нация, империя бесстрашных воинов и вселенской мудрости, такая, какой она была до индустриализма и глобализации, когда бесконтрольный рост популяции и не менее беспорядочная экономика превратила хозяев в слуг. "Чжэн Хэ" была домом для Изначальных, vol. 2.0, перезагрузка, улучшенная модель. Империя в пределах одного корабля. Мощный клан со строгой иерархией, боевая машина, "корабль-с-огненными-парусами".
Правом дарить жизнь и отнимать её обладал только один человек, Император, Цзиньлун - "золотой дракон".
Шу Яньлинь.
Я вдруг понял, что ничего не знаю о её жизни до попадания в рабство.

Мир - штука переменчивая. Я никогда не верил никому, кроме сектанта и хронометра, а также песочных чесов, свинцовые песчинки в которых всё падали, падали и падали, скапливаясь на донышке. Неотвратимо, чёрт побери. Ужасающе неотвратимо.
Лет с двадцати пяти я начал удивляться, что ещё просыпаюсь по утрам; по прогнозам докторов я давно уже должен был пойти на корм червям, но почему-то этого не происходило. Организм работал, и не думая разламываться на шестерёнки. До 2467, когда однажды я всё-таки не проснулся.
Меня выпотрошили на кусочки и зашили обратно, предварительно не забыв зажечь во мне новое солнце, взамен старому, потухшему и уже не бывшему ничьим идолом. Яньлинь стала звать меня "бессердечным", хотя технически это неверно: сердце у меня было. Оно было не моим, оно было искусственным, но оно билось и заставляло меня жить и дышать.

Когда я открыл глаза, рядом со мной стояла девчонка лет шестнадцати. Светлые глаза, белая кожа, короткие льняные волосы. Стояла и молча смотрела, а я загибался от боли в груди, не в силах даже хрипеть, и думал о великой несправедливости: рядом со мной стоял ангел Рая, что должно было означать мою смерть, но муки я при этом испытывал адские. Тихо, сказал мне ангел. Спи. И протянул руку, касаясь пальцами лба.
Как мне потом рассказали, "Ши Лан", один из ваншипов "Чжэн Хэ", вылетал с разведкой на Фуву, чтобы обнаружить жёстокое наводнение. Говорили, увидели девчонку на крыше дома, и подобрали.
Ангел, порешил я, точно ангел. Единственный выживший, потому как ангелы бессмертны. Наверное, он чей-то ангел-хранитель, и так грустен, потому что не смог спасти своего подопечного...
Линнея Гранья. Этого ангела звали Линнея Гранья.

2470, середина лета. Яньлинь на мостике, обсуждает с главным техником повреждения корабля: во Вратах Аваллона по нам открыли огонь без предупреждения, и защитные системы активировались раньше, чем я успел определить противника, стирая его - точнее, их - в космическую пыль. "Чжэн Хэ" всё же пропустил несколько ракет, и теперь нам нужно было лететь до ближайших ремонтных доков. По прилёту Цзиньлун спустилась вниз, покинув безопасность корабля; говорит, хотелось развеяться. Что я делал снаружи, я уже не помню. Помню только выстрел, несколько выстрелов, предназначавшихся, конечно же, не мне, но попавших в меня.

Потом уже говорили о геройсте Штурмана, закрывшем собой Цзиньлун; сначала был только хаос и неразбериха. Кэссиди, старик Кэссиди спас мою шкуру второй раз своими золотыми руками. Он клялся, что никогда и близко не подходил к краю, за которым начинался преступный мир, но вот, он снова замер на самом этом краю, помогая мне.

Я не был на "Чжэн Хэ" уже три года.

После этого покушения летучая Империя скрылась от посторонних глаз в одной Цзиньлун ведомых туманах, и вся её команда была временно распущенна. Были розданы задания. И их нужно было выполнять.

Я вырастил из Линнеи пилота "под себя". Маленькие ваншипы как нельзя лучше подходили для разведки, и места там было аккурат на двоих. Ангел, получивший на "Чжэн Хэ" имя Сяодэлун, оказался удивительно талантлив, и по сравнению с ним все мои предыдущие пилоты были просто ничтожествами. Девчонка была моей, во всех смыслах моей. Даже Яньлинь простила мне это увлечение собственной сестрой, хотя, как и все прочие драконыши, я принадлежал Цзиньлун душой и телом.

Были кабаки. В одной из кабацких драк я приобрёл кореша-буддиста, что вступился за моего пилота после сального замечания какой-то матросни; в другой я стал должником, проиграв значительную сумму денег некому капитану Бедову, от имени которого играл тот парень.

Бедов сам нашёл меня спустя некоторое время и потребовал уплатить долг. Но послушай, оправдывался я, послушай, кэп, я простой рыцарь дальнего космоса, разбойник и бродяга, у меня ни гроша за душой, что уж говорить о карманах.
Ладно, ответил Бедов, ладно, сэр Гавейн. Бартер. Ты работаешь на меня, я прощаю тебе долг.

С "Чжэн Хэ" не было никаких вестей. Цзиньлун молчала. Все дела, в которых были замешаны "Потомки", были заморожены.

Я летал с Бедовым и ждал.